— Ромелы… — дрожа от холода, произнесла Дара, — помогите мне…

Все замолчали и повернулись к ней. Это были цыганские женщины разных возрастов, которые до прихода Дары бурно обсуждали проценты от своей доли.

— Ты кто, подруга? — после затянувшейся паузы вперед вышла самая взрослая среди всех цыганка.

— Меня зовут Дара Серебренная, я дочь Чечара, — она знала, что должна сказать им свое настоящее имя.

В пространстве повисла звенящая тишина.

— Дочь шлюхи. Стала такая же, как мать — шлюха.

После этих слов в ее сторону последовали плевки. Хорошо, что плевали не в лицо, а под ноги. Дара стояла и ждала. Она понимала этих женщин. Их нельзя осуждать, они все знали, что она потеряла честь с русским, а это клеймо на всю жизнь.

— Помогите мне, — прошептала Дара.

Шум голосов заглушил ее слова. Она слышала сыплющиеся на нее оскорбления. Наконец, старшая цыганка прекратила этот базар.

— Отведем ее к барону. Пусть он решит, что делать с дочкой Чечара.

Никто не смел возражать старшей цыганке. Все притихли, и Дара поняла, что у нее есть шанс. Хотя какой? Что решит барон этого табора? Она не знала этих цыган. Скорее всего, этот табор пришлых с югов. Таких таборов много, они кочуют по Подмосковью, пока тепло, а как становится холодно — опять уходят к себе на юг, где море и солнце. Только вот сейчас Даре было все равно. Она смертельно устала, замерзла и понимала, что без денег не доберется до отца.

Цыганки шумной толпой пошли в сторону тропинки, ведущей в поселок. Огни станции остались позади.

Этой поставкой героина Шандор был доволен. Хорошее качество, хороший товар. Развалившись в кресле, он наслаждался кайфом от созерцания порошка, который старательно фасовали в пакетики его подчиненные. Сам он затягивался сладковатым дымом сигареты.

Телефон в кармане его пиджака зазвонил невовремя, но он взял трубку, хотя и чувствовал, что кайф разрушен.

— Слушаю тебя, Пэтро, — лениво произнес Шандор.

— И тебе здравствуй… Не буду долго отвлекать тебя от твоих дел. Звоню я потому, что у меня та, кем ты интересуешься, — Пэтро выждал паузу. — Дочка Чечара — Дара.

— Да что ты говоришь, — Шандор выпустил струйку дыма и смотрел, как он растворяется в пространстве.

— Она сама пришла. Помощи просит. Денег у нее нет… Просит к отцу ее отвести.

— Просит помощи, говоришь… — Шандор втянул в себя дурманящий дымок сигареты. — Помощь заслужить нужно. Пусть поработает на тебя…

— Что ты задумал?

Шандор знал, что он задумал. Хотя первый порыв его был бросить все и ехать за ней. Привезти ее к себе, да только вот что дальше? Он знал, что она не отдастся ему. Эта гордячка, несмотря ни на что, не сломалась и не примет его предложение защиты и покровительства. Вот поэтому он и сдержал себя. Пусть сначала сломается, узнает, каково это — жить в бараке, питаться помоями, быть всеми презираемой. Пусть познает сполна эту чашу, а потом приедет он, ее спаситель, и предложит ей нормальный дом, еду и постель, а не собачий коврик на полу. Он должен выждать, пока она сломается.

— Ничего, — Шандор ощущал легкость от дури. Пространство перед ним плыло, и ему было упоительно хорошо. — Ты ведь не станешь бесплатно помогать ей? Пусть поработает на тебя.

— И как? — Пэтро не совсем понимал план Шандора. И в целом ему это было неинтересно. Он уже придумал свой план — продать эту цыганку ее отцу… хотя, если верить слухам, Чечар отрекся от дочки. Тогда от нее нет вообще никакого толку. Он не намерен держать при себе тех, кто будет задарма есть его хлеб.

— Она петь и плясать может. Пусть пляшет и поет, а за это корми ее, чтобы не сдохла.

— И как долго?

— Я решу, — Шандор еще раз затянулся сладким дымом, вспоминая глаза Дары. — Только береги ее. Я приеду за ней, когда сочту нужным.

В трубке послышались гудки. Пэтро зло бросил свой телефон. Он слишком сильно зависел от Шандора. Их общие дела по наркотикам. Шандор давал ему то, что приносило доход его табору, поэтому он и подчинялся Шандору. Значит, сейчас ему придется исполнить его приказ. То, что это приказ, Пэтро понял. Шандор хоть и говорил дружеским тоном, да только этому не стоило верить.

Встав со стула, Пэтро прошелся по полуподвальной комнате, затем, выглянув за дверь, крикнул:

— Эйша.

Через минуту в его комнату зашла цыганка лет пятидесяти. Ее лицо еще сохранило признаки былой красоты, хотя возраст брал свое.

— Слушай меня внимательно. Дочку Чечара, Дару, держи при себе и глаз с нее не спускай. Сделай так, чтобы она отрабатывала свой хлеб и кров, который мы ей даем. Она должна петь и плясать. Тебе все понятно?

— Да.

Эйша была неглупа. Если ее муж дал такое распоряжение, значит, эта Дара ему важна. А значит, она сделает все, чтобы угодить ему.

Выйдя из комнаты мужа и пройдя по полутемным коридорам барака, она зашла в комнату, где на полу были расстелены коврики, на которых лежали цыганки. Те, кто не спал, переговаривались между собой. Цыганские дети бегали между ними, хотя их старались угомонить и положить спать. Эйша нашла лежащую на коврике у стены девушку. Пнув ее в бок ногой и видя, что она быстро села на коврике, смотря на нее своими испуганными глазами олененка, Эйша сказала:

— За постель и еду, что мы тебе дали, будешь петь и плясать. Тебе все понятно?

— Я уехать к отцу хотела… к барону. Он за меня денег даст.

— Сама заработаешь. Сначала за еду нам отдашь и за проживание, а потом и на дорогу заработаешь, — видя, что девушка молчит, Эйша продолжила: — Завтра с ними пойдешь, — она махнула рукой в сторону сидящих на ковриках цыганок. — Пока они работать будут, ты петь будешь. Тебе все понятно?

— Да, — тихо ответила Дара.

Эйша бросила на нее ненавидящий взгляд и ушла. Дара понимала, что она в ловушке. Попросив помощи у своих, она попала под их власть. Хотя какой у нее был выход? Когда нет денег, как бы она добралась до отца? Сейчас же она под защитой другого табора, и, судя по словам старшей жены барона, ей дают еду и кров. Правда, в обмен на работу. Петь и плясать — это не худший для нее вариант, вот только она понимала слова: "Пока они будут работать". Это означало, что цыганки буду обворовывать тех, кто слушает ее пение. Она становилась невольным соучастником преступления. Но что делать? Бежать… но куда? Сейчас осень, и в поле уже не переночевать. Значит, нужно потерпеть. Ведь это не она ворует… хотя все это ей настолько претило, что становилось мерзко от самой себя. Воровство она никогда не понимала. Хотя как она может осуждать других, ведь она сама своровала документы у Гера. Думая обо всем этом, Дара чувствовала, что запуталась. Она тоже воровала, но вроде как не для себя. Сейчас ей сказали помогать воровать другим, отвлекая зрителей танцем и песней. Воровство это или нет? Все сложно, слишком сложно стало в ее жизни. Она готова была уйти отсюда и опять брести по осенним дорогам, только одно обстоятельство удерживало ее. Она поняла, что беременна. Она это почувствовала сегодня. Это внутреннее чувство, инстинкт женщины, инстинкт матери, проснувшийся в ней. Дара знала, что не ошибается, и этот ребенок был зачат не в эту ночь с Гером. Он был зачат тогда, в его коттедже, в ту ночь, когда она хотела похитить документы и отдалась ему. В ту ночь небеса соединили их, и зародился плод их любви. Дара знала, что цыганка может иметь ребенка только по любви. И этот ребенок был не ошибкой и не случайностью. Он был зачат в любви к тому, кого она ненавидела.

Ранение у Полонского было несерьезным. Осматривая его рану, все врачи пришли к выводу, что грамотно оказанная медицинская помощь принесла такие результаты. Шов от пули быстро зажил и практически не оставил на коже следов. Слушая умные мысли врачей о ране и ее лечении, Гер вспоминал свет луны, локоны-змеи, струящиеся по плечам цыганки, и то, как ее губы шептали непонятные слова. Но его рациональный мозг отверг всю эту мистику, и постепенно он пришел к выводу, что половину его воспоминаний составляет бред его разума, а вторую половину — вполне объяснимые факты. То, что Дара грамотно обработала его рану, он не отрицает, а все остальное явно было бредом. Вот только их ночь… он знал, что она реальна, хотя иногда ему казалось, что и она была плодом его фантазии. Так ведь не бывает в реальном мире. Он знал, что любви нет. Есть секс, удовольствие от секса и партнер, с которым хорошо в постели. Все это не подходило под то, что было с ним в ту ночь. Дара не была партнером по постели, она была той, кто его ненавидит. И секса между ними не было… То, что он ощущал, у него язык не поворачивался назвать сексом. Так что это тогда — страсть, безумие или любовь? Но любви нет. И он запрещал себе думать о ней и вспоминать о том, что было.